Будь честной, Джастина. Если по совести, это ли хуже всего? Не точит ли тебя куда сильнее другое? Никак не удается отогнать мысли о Лионе, а ведь этим она предает Дэна. В угоду своим желаниям она отправила Дэна в Грецию одного, а если б поехала с ним, возможно, он остался бы жив. Да, именно так. Дэн погиб оттого, что она, эгоистка, поглощена была Лионом. Брата не вернешь, поздно, но если никогда больше не видеть Лиона, этим можно хоть как-то искупить свою вину, ради этого стоит терпеть и тоску, и одиночество.

Так проходили недели, месяцы. Год, два года. Дездемона, Офелия, Порция, Клеопатра. С самого начала Джастина льстила себя надеждой – она держится как надо, ничем не выдает, что мир ее рухнул; она так тщательно следила за тем, чтобы говорить, смеяться, общаться с людьми в точности как раньше. Разве что в одном она переменилась – стала добрее, чужое горе ранило ее теперь, как свое. Но в общем с виду она осталась все той же прежней Джастиной – легкомысленная, порывистая, дерзкая, независимая, язвительная.

Дважды она пыталась заставить себя съездить в Дрохеду навестить своих; во второй раз даже взяла билет на самолет. И каждый раз в последнюю минуту что-нибудь ужасно важное и неотложное мешало поехать, но втайне она знала: подлинная помеха – сознание вины и трусость. Нет сил посмотреть в глаза матери, тогда вся горькая правда неминуемо выйдет наружу, и скорее всего – в бурном взрыве горя, чего она до сих пор умудрялась избежать. Пускай все в Дрохеде, особенно мама, и впредь утешаются верой, что хотя бы с ней, Джастиной, все хорошо, что ее рана все же не опасна. Итак, от Дрохеды лучше держаться подальше. Много лучше.

Мэгги поймала себя на том, что вздыхает, и подавила вздох. Если б так не ныли все кости, она оседлала бы лошадь, но сегодня от одной мысли о поездке верхом боль еще усиливается. Как-нибудь в другой раз, когда не так будет мучить артрит.

Она услышала – подъезжает машина, стучит молоток у парадной двери – бронзовая голова барана, доносятся невнятные голоса, голос матери, шаги. Не все ли равно, ведь это не Джастина.

– Мэгги, – позвала Фиа, выглянув на веранду, – у нас гость. Может быть, войдешь в комнаты?

У гостя вид весьма достойный, он не первой молодости, хотя, пожалуй, и моложе, чем кажется. Какой-то ни на кого не похожий, она таких никогда не встречала, вот только чувствуется в нем та же сила и уверенность, какой обладал когда-то Ральф. Когда-то. В далекие, невозвратимые времена.

– Мэгги, это мистер Лион Хартгейм, – сказала Фиа, отошла к своему креслу, но не села.

– О! – вырвалось у Мэгги, так странно вдруг увидеть того, кто занимал когда-то немалое место в письмах Джастины. Но тут же она вспомнила о приличиях: – Пожалуйста, садитесь, мистер Хартгейм.

Он тоже смотрел на нее с изумлением.

– Но вы ничуть не похожи на Джастину, – сказал он растерянно.

– Да, мы совсем не похожи. – И Мэгги села напротив него.

– Я вас оставляю, Мэгги, мистер Хартгейм сказал, что ему надо поговорить с тобой наедине. Когда вам захочется чаю, позвони, – распорядилась Фиа и вышла.

– Значит, вы и есть друг Джастины из Германии? – недоуменно сказала Мэгги.

Он достал портсигар:

– Вы позволите?

– Да, конечно.

– Не угодно ли и вам, миссис О’Нил?

– Нет, спасибо. Я не курю. – Она расправила складки платья на коленях. – Вы так далеко от родины, мистер Хартгейм. Вас привели в Австралию дела?

Он улыбнулся: что-то она сказала бы, знай она, что он, в сущности, и есть хозяин Дрохеды. Но он не намерен ей это говорить, пускай все здесь думают, что их благополучие зависит от совершенно постороннего человека, которому он поручил роль посредника.

– Пожалуйста, миссис О’Нил, называйте меня просто Лион. – Он произнес свое имя почти как Ливень, как звала его Джастина, и невесело подумал – наверное, эта женщина не скоро станет так непринужденно к нему обращаться, она явно не из тех, кто чувствует себя легко с чужими. – Нет, у меня нет никаких официальных дел в Австралии, но меня привела сюда очень веская причина. Я хотел видеть вас.

– Меня?! – изумилась Мэгги. И, словно чтобы скрыть смущение, тотчас заговорила о другом: – Мои братья часто вас вспоминают. Вы были так добры к ним, когда они приезжали в Рим на посвящение Дэна. – Имя Дэна прозвучало естественно, без надрыва, словно она нередко его произносила. – Надеюсь, вы погостите у нас несколько дней и повидаетесь с ними?

– Охотно, миссис О’Нил, – с легкостью согласился он.

Встреча оборачивалась как-то неожиданно, Мэгги почувствовала себя неловко: чужой человек прямо говорит, что явился за двенадцать тысяч миль только ради того, чтобы повидаться с ней, и, однако, не торопится объяснить, зачем это ему понадобилось. В конце концов, он, пожалуй, даже ничего, но почему-то перед ним немного робеешь. Быть может, он вывел ее из равновесия просто оттого, что она таких никогда еще не встречала. Внезапно Джастина представилась ей в совершенно новом свете – ее дочь запросто водит знакомство с такими людьми, как этот Лион Мёрлинг Хартгейм! Впервые Мэгги наконец подумала о Джастине как о равной.

Хоть она и немолода, и совсем седая, а все еще очень красива, думал Лион, встречая ее вежливо-внимательный взгляд; и все же странно, до чего не похожа на Джастину, вот Дэн – тот был вылитый кардинал де Брикассар! Как ей, должно быть, одиноко! И все же ее не так жаль, как Джастину: она явно сумела вновь обрести некоторое душевное равновесие.

– Что Джастина? – спросила Мэгги.

Он пожал плечами:

– К сожалению, не знаю. В последний раз мы виделись еще до гибели Дэна.

Мэгги ничем не показала, что удивлена.

– Я и сама после похорон Дэна ее не видела. – Она вздохнула. – Я все надеялась, что она приедет домой, но, похоже, она никогда уже не вернется.

Он пробормотал что-то невнятно-утешительное, но Мэгги словно не услышала, продолжала говорить, но как-то по-другому, будто не ему, а самой себе:

– Дрохеда теперь точно приют для престарелых. Нам нужна молодежь, а молодых только и осталась одна Джастина.

Жалости как не бывало. Лион порывисто наклонился к Мэгги, глаза его блеснули.

– Вы говорите о ней так, будто она принадлежит Дрохеде, – сказал он резко. – Предупреждаю вас, миссис О’Нил, вы ошибаетесь!

– Какое у вас право судить, что такое Джастина и где ей место? – вспылила Мэгги. – Вы же сами сказали, что видели ее в последний раз, еще когда жив был Дэн, с тех пор два года прошло!

– Да, правда, прошло два года. – Он заговорил мягче, заново ощутив, во что, должно быть, превратилась ее жизнь. – Вы мужественно переносите свое горе, миссис О’Нил.

– Вот как? – Она силилась улыбнуться, по-прежнему глядя ему прямо в глаза.

Вдруг ему стало понятнее, что, должно быть, нашел в ней кардинал Ральф, почему так ее любил. В Джастине этого нет, но и он ведь не Ральф, он ищет совсем другого.

– Да, вы мужественно все это переносите, – повторил он.

Она мгновенно уловила скрытый смысл его слов, болезненно поморщилась. Спросила дрогнувшим голосом:

– Откуда вы знаете про Дэна и Ральфа?

– Догадался. Не беспокойтесь, миссис О’Нил, больше никто ничего не знает. Я догадался потому, что знал кардинала очень давно, задолго до знакомства с Дэном. В Риме все думали, что кардинал – ваш брат, дядя Дэна, но Джастина раскрыла мне глаза в первый же день, когда я ее встретил.

– Джастина? – вскрикнула Мэгги. – Только не Джастина!

Она яростно ударила себя кулаком по колену, Лион наклонился, перехватил ее руку.

– Нет-нет, миссис О’Нил! Джастина понятия ни о чем не имеет, и дай Бог, чтобы она никогда не узнала правду! Поверьте, это была просто нечаянная обмолвка.

– Вы уверены?

– Клянусь.

– Тогда объясните, ради всего святого, почему она не едет домой? Почему избегает меня? Неужели ей так невыносимо меня видеть?

Не только слова, но и смертельная тоска в ее голосе открыли ему, какой пыткой было для нее, что дочь за эти два года ни разу ее не навестила. Задача, что привела его сюда, казалась уже не столь важной, появилась другая: успокоить страхи матери.